Абсолютная свобода - через абсолютный контроль.
…в воздухе плавают облака прозрачно-синего дыма. Дым благоухает лимоном и ванилью и в его колеблющихся струях окружающая обстановка становится абсолютно ирреальной, смещаясь из обыденности в… Куда? А не всё ли равно, когда можно просто расслабиться, откинуться на низкий диван и почти утонуть в груде набросанных на него подушек?
Перед диваном – невысокий квадратный столик, посреди которого возвышается фигурная башня кальяна (синее стекло колбы, тусклый блеск меди). Лёгкие полупрозрачные занавеси отделяют наш альков от других таких же, создавая иллюзию уединённости: за их пределами всё теряется в полумраке и лишь изредка доносящиеся сквозь звучание музыки сторонние звуки, да просачивающиеся запахи – лёгкий аромат корицы, запах зелёных яблок – намекают, что мы здесь не одни.
Перед моим лицом возникает резной мундштук кальяна, зажатый в тонких изящных пальцах. Отрицательно качаю головой и мундштук, чуть покачиваясь в клубах ароматного дыма, уплывает из поля моего зрения, будучи подхвачен другой рукой – столь же тонкой, но, в отличие от первой, затянутой в лакированную кожу перчатки.
Я полулежу, в блаженном почти медитативном состоянии покоя, отрешившись от дел минувшего дня и не замываясь о делах дня грядущего. И лишь мои пальцы лениво движутся, осторожно скользя по длинным, чуть волнистым локонам цвета мёда, то едва касаясь их, то зарываясь вглубь, перебирая шелковистые пряди, пахнущие всё теми же лимоном с ванилью и чем-то ещё, что я не могу определить…
…но вижу я иное. Небольшая задрапированная тканью ниша напротив нашего дивана в какой-то незаметный момент исчезла, уступив место длинному тёмному коридору уходящему куда-то вдаль. Коридору, вдоль которого выстроились люди. Люди, столь хорошо знакомые мне…
Дальше всех от меня, завернувшись в длинный чёрный плащ и от того едва различим в темноте коридора, прислонившись к стене стоит некто. Его можно было бы и не заметить, если бы не тусклый блеск гладкой стальной маски, скрывающей лицо. Вернее, не лицо, а шрамы. Шрамы, которых там, на самом-то деле, уже давно нет, а вот маска – осталась.
Следующим – чуть ближе – болезненно-бледный юноша в варварски-пышных одеждах. Его лицо в полумраке тоже кажется изрезанным шрамами, но я знаю, что это ритуальная раскраска. Такая же должна покрывать и скрытое под одеждой тело. Или нет?.. Память ускользает, не желая давать верный ответ. Губы юноши кривятся в слегка презрительной полуулыбке, а тонкие пальцы нервно оглаживают привешенный к поясу одноручный боевой молот, столь неподходящий к кажущейся хрупкости своего владельца. С другой стороны на поясе болтается кожаная сумка, от одного взгляда на которую я непроизвольно вздрагиваю: та же память, что мгновение назад виляла змеиным следом, зимней позёмкой, услужливо подбросила мне воспоминания о её содержимом – блеск стали, хищный изгиб крючьев, бритвенная острота лезвий…
Я отворачиваюсь и натыкаюсь на бесстрастный взгляд раскосых глаза. Бронзовокожий самурай, в хаори, расшитом цветущими ветками вишни, и широченных хакама. Лоб и виски выбриты, а на темени чёрные волосы собраны в высокий хвост. За поясом – вакидзаси в лаковых ножных («Как рука в перчатке» – мелькнула и исчезла непрошеная мысль). Самурай чуть прикрывает глаза – едва заметным знаком узнавания - и я непроизвольно киваю в ответ.
От самурайского непоколебимого спокойствия – к широченной улыбке, что называется «от уха до уха». От улыбки отчётливо тянет безумием и холодной жестокостью. И вновь – раскраска, или, вернее, грим. Яркий, резкий – такой не перепутаешь со шрамами. Та же маска, только скрывает она не внешние шрамы, а внутреннего зверя. Стильная, спокойных цветов одежда – на первый взгляд. А если присмотреться, то через эту стильность и спокойствие проглядывает всё то же безумие, щедро сдобренное издёвкой – ровно настолько, чтобы быть заметным, но не дать повода придраться. Призрачным эхом «- Здравствуй, Валентин…»
И ещё одна кривая полуулыбка – но на этот раз не презрительная, а азартно-радостная. Высокие сапоги, красные бриджи, такая же красная шёлковая рубака под серым камзолом с прорезными рукавами. В перевязи – тяжелая абордажная сабля с закрытой чашкой. И, завершающим штрихом, перечёркивающий шею красный рубец – след от петли. И ты здравствуй, Висельнк. Ты тоже здесь – неунывающий авантюрист, пьяница и бабник. Ты здесь, но и твоё время уже вышло.
Ближе всех прочих ко мне стоят двое. Первый - высокий, начинающий седеть мужчина, чья смуглая кожа и резкие черты лица, перечёркнутого тонкой ниточкой шрама, недвусмысленно указывают на испанское происхождение. Приталенный зелёный камзол с серебряным шитьём, на поясе – длинный прямой клинок, соседствует с коротким массивным кинжалом. В глазах – бесконечная скука. Рядом с ним, прямо на полу, скрестив ноги, расселся второй – всклокоченный азиат в диковинных лохмотьях. Простецкое на первый взгляд лицо (встретишь на улице – скользнёшь взглядом и не вспомнишь), при более пристальном изучении вдруг кажется ещё одной маской, скрывающей… Неизвестно что, скрывающей, но почему-то, возникает ощущение, что ничего хорошего под этой маской взыскующий ответов не найдёт. Уж больно страшен взгляд глаз, взирающих на мир с этого лица...
Мы смотрим друг на друга. Я и они. И холодная скука одного взгляда плавится, переплетаясь с тёмной яростью другого…
Я смотрю на себя.
Я, Маркос Гарсиа…
Я, Салих Тёмный…
Перед диваном – невысокий квадратный столик, посреди которого возвышается фигурная башня кальяна (синее стекло колбы, тусклый блеск меди). Лёгкие полупрозрачные занавеси отделяют наш альков от других таких же, создавая иллюзию уединённости: за их пределами всё теряется в полумраке и лишь изредка доносящиеся сквозь звучание музыки сторонние звуки, да просачивающиеся запахи – лёгкий аромат корицы, запах зелёных яблок – намекают, что мы здесь не одни.
Перед моим лицом возникает резной мундштук кальяна, зажатый в тонких изящных пальцах. Отрицательно качаю головой и мундштук, чуть покачиваясь в клубах ароматного дыма, уплывает из поля моего зрения, будучи подхвачен другой рукой – столь же тонкой, но, в отличие от первой, затянутой в лакированную кожу перчатки.
Я полулежу, в блаженном почти медитативном состоянии покоя, отрешившись от дел минувшего дня и не замываясь о делах дня грядущего. И лишь мои пальцы лениво движутся, осторожно скользя по длинным, чуть волнистым локонам цвета мёда, то едва касаясь их, то зарываясь вглубь, перебирая шелковистые пряди, пахнущие всё теми же лимоном с ванилью и чем-то ещё, что я не могу определить…
…но вижу я иное. Небольшая задрапированная тканью ниша напротив нашего дивана в какой-то незаметный момент исчезла, уступив место длинному тёмному коридору уходящему куда-то вдаль. Коридору, вдоль которого выстроились люди. Люди, столь хорошо знакомые мне…
Дальше всех от меня, завернувшись в длинный чёрный плащ и от того едва различим в темноте коридора, прислонившись к стене стоит некто. Его можно было бы и не заметить, если бы не тусклый блеск гладкой стальной маски, скрывающей лицо. Вернее, не лицо, а шрамы. Шрамы, которых там, на самом-то деле, уже давно нет, а вот маска – осталась.
Следующим – чуть ближе – болезненно-бледный юноша в варварски-пышных одеждах. Его лицо в полумраке тоже кажется изрезанным шрамами, но я знаю, что это ритуальная раскраска. Такая же должна покрывать и скрытое под одеждой тело. Или нет?.. Память ускользает, не желая давать верный ответ. Губы юноши кривятся в слегка презрительной полуулыбке, а тонкие пальцы нервно оглаживают привешенный к поясу одноручный боевой молот, столь неподходящий к кажущейся хрупкости своего владельца. С другой стороны на поясе болтается кожаная сумка, от одного взгляда на которую я непроизвольно вздрагиваю: та же память, что мгновение назад виляла змеиным следом, зимней позёмкой, услужливо подбросила мне воспоминания о её содержимом – блеск стали, хищный изгиб крючьев, бритвенная острота лезвий…
Я отворачиваюсь и натыкаюсь на бесстрастный взгляд раскосых глаза. Бронзовокожий самурай, в хаори, расшитом цветущими ветками вишни, и широченных хакама. Лоб и виски выбриты, а на темени чёрные волосы собраны в высокий хвост. За поясом – вакидзаси в лаковых ножных («Как рука в перчатке» – мелькнула и исчезла непрошеная мысль). Самурай чуть прикрывает глаза – едва заметным знаком узнавания - и я непроизвольно киваю в ответ.
От самурайского непоколебимого спокойствия – к широченной улыбке, что называется «от уха до уха». От улыбки отчётливо тянет безумием и холодной жестокостью. И вновь – раскраска, или, вернее, грим. Яркий, резкий – такой не перепутаешь со шрамами. Та же маска, только скрывает она не внешние шрамы, а внутреннего зверя. Стильная, спокойных цветов одежда – на первый взгляд. А если присмотреться, то через эту стильность и спокойствие проглядывает всё то же безумие, щедро сдобренное издёвкой – ровно настолько, чтобы быть заметным, но не дать повода придраться. Призрачным эхом «- Здравствуй, Валентин…»
И ещё одна кривая полуулыбка – но на этот раз не презрительная, а азартно-радостная. Высокие сапоги, красные бриджи, такая же красная шёлковая рубака под серым камзолом с прорезными рукавами. В перевязи – тяжелая абордажная сабля с закрытой чашкой. И, завершающим штрихом, перечёркивающий шею красный рубец – след от петли. И ты здравствуй, Висельнк. Ты тоже здесь – неунывающий авантюрист, пьяница и бабник. Ты здесь, но и твоё время уже вышло.
Ближе всех прочих ко мне стоят двое. Первый - высокий, начинающий седеть мужчина, чья смуглая кожа и резкие черты лица, перечёркнутого тонкой ниточкой шрама, недвусмысленно указывают на испанское происхождение. Приталенный зелёный камзол с серебряным шитьём, на поясе – длинный прямой клинок, соседствует с коротким массивным кинжалом. В глазах – бесконечная скука. Рядом с ним, прямо на полу, скрестив ноги, расселся второй – всклокоченный азиат в диковинных лохмотьях. Простецкое на первый взгляд лицо (встретишь на улице – скользнёшь взглядом и не вспомнишь), при более пристальном изучении вдруг кажется ещё одной маской, скрывающей… Неизвестно что, скрывающей, но почему-то, возникает ощущение, что ничего хорошего под этой маской взыскующий ответов не найдёт. Уж больно страшен взгляд глаз, взирающих на мир с этого лица...
Мы смотрим друг на друга. Я и они. И холодная скука одного взгляда плавится, переплетаясь с тёмной яростью другого…
Я смотрю на себя.
Я, Салих Тёмный…