Абсолютная свобода - через абсолютный контроль.
..это было неправильно. Не могли двое вот так спокойно стоять перед полусотней (и какой! Горные Барсы, личная гвардия эмира!). Не должны! Но – стояли.
Странная, нелепая, невозможная пара: широкоплечий коренастый оборванец в покрытых пылью лохмотьях, вращающий над головой длинную тяжёлую цепь, и высокий худощавый дворянин из квартала чужеземцев, неподвижно застывший с холодным выражением на перечеркнутом тонкой белой полоской шрама лице, привычно положив руку на эфес длинного прямого меча, столь необычного здесь – в земле кривых клинков… И только солнце сверкало на серебряном шитье его зелёного камзола.
Они стояли молча, и тишину нарушало лишь заунывное гудение раскручиваемой в воздухе цепи. Они стояли непоколебимо, надёжно перекрыв единственный вход в небольшую почти декоративную башню, невесть как прилепившуюся к крепостной стене на самой окраине Города. Башню, на вершине которой юная рыжеволосая ведьмочка срывающимся от усталости голосом выкрикивала в раскалённый небосвод слова давно мёртвого и позабытого языка, изодранными в кровь пальцами судорожно перебирая остро гранёные бусины покрытых загадочными письменами чёток. И всё яснее в её прекрасных серых глазах проступало отчаянное понимание того, что она не успевает, не успевает…
Это было неправильно. И дюжий десятник, чью бритую макушку, покрывшуюся под палящим солнцем бисеринками пота, украшала татуировка, выдававшая в нём последователя Сах-Маула, с рёвом рванулся вперёд – исправить неправильность. Перечеркнуть её сверкающим росчерком узорчатой хорамской стали. И тоже – не успел.
Монотонное гудение сменилось свистом рассекаемого воздуха, и цепь бродяги, подобно молнии с небес, рухнула на горячую голову десятника, аккурат поперёк узора татуировки, смяв его с отвратительным хрустом. На белый камень мостовой плеснуло красным и багровым.
Притихшие было Барсы взревели от негодования в один голос и людской поток, ощетинившийся сверкающей сталью, хлынул к башне, к двоим стоящим у её основания – смять! Снести! Хлынул и разбился, как вода разбивается о вставший на её пути утёс. Только утёсом, остановившим безумный напор, был чужеземец в зелёном камзоле. Меч в его левой руке плёл сверкающий узор со смертоносной изящностью, а в правой порхал невесть откуда взявшийся кинжал в локоть длиной, собирая свою дань с тех, кто каким-то чудом сумел избежать смертельного поцелуя его старшего стального брата.
И ревел вокруг чужеземца-утёса бешеный пыльный смерч, сыпля проклятиями и богохульствами, опрокидывая тех, кому повезло уйти (повезло ли?) от острой стали, мощными ударами цепи. И вряд ли кто из знакомых или родственников признал бы сейчас в бушующем смерче скромного шорника Салиха с Цветущей улицы. А вот то выражение бесконечной скуки, которое успевали увидеть Барсы в глазах чужеземца за миг до того, как его клинок находил брешь в их защите и которое пугало их – бесстрашных! – больше чего-либо ещё этой жизни (впрочем, её после этого оставалось ой как немного!) … О, это выражение было известно многим. Только не было здесь тех многих, кто знал Маркоса Гарсиа, а, вернее, тех, кто знал его как Маркоса Безумца, и кто мог бы шепнуть гвардейцам эмира кое-что такое, что они бы трижды подумали, прежде чем кидаться в бой, несмотря на все приказы эмира, да хранит его Всевышний…
А потому бурлило у подножия башни людское месиво – белизна тюрбанов, стальной блеск оружия, зелень камзола, щедро разбавляемые красным (кармин! охра! багрянец!). И Салих-шорник, уже успевший потерять свою цепь, выхватил из разжавшихся пальцев мертвого Барса алебарду, из тех что знающие люди прозывают «языком демона», и продолжил свою сумасшедшую пляску, пластая плоть врагов лезвием и круша кости массивным навершием-противовесом с таким искусством, что в пору было бы дивиться – где какой-то шорник мог так научиться управляться с оружием?
Ведьма не видела этого. Её глаза были прикованы к небу, словно пытаясь найти в его беспощадной голубизне какой-то ответ, пальцы всё также перебирали чётки, с каждым движением роняя под ноги капли крови – рубиново-красные на фоне белого раскалённого камня крыши , а с пересохших губ всё также срывались слова призыва – уже почти шёпотом, ибо на крик сил не осталось.
И небо – ответило…
Странная, нелепая, невозможная пара: широкоплечий коренастый оборванец в покрытых пылью лохмотьях, вращающий над головой длинную тяжёлую цепь, и высокий худощавый дворянин из квартала чужеземцев, неподвижно застывший с холодным выражением на перечеркнутом тонкой белой полоской шрама лице, привычно положив руку на эфес длинного прямого меча, столь необычного здесь – в земле кривых клинков… И только солнце сверкало на серебряном шитье его зелёного камзола.
Они стояли молча, и тишину нарушало лишь заунывное гудение раскручиваемой в воздухе цепи. Они стояли непоколебимо, надёжно перекрыв единственный вход в небольшую почти декоративную башню, невесть как прилепившуюся к крепостной стене на самой окраине Города. Башню, на вершине которой юная рыжеволосая ведьмочка срывающимся от усталости голосом выкрикивала в раскалённый небосвод слова давно мёртвого и позабытого языка, изодранными в кровь пальцами судорожно перебирая остро гранёные бусины покрытых загадочными письменами чёток. И всё яснее в её прекрасных серых глазах проступало отчаянное понимание того, что она не успевает, не успевает…
Это было неправильно. И дюжий десятник, чью бритую макушку, покрывшуюся под палящим солнцем бисеринками пота, украшала татуировка, выдававшая в нём последователя Сах-Маула, с рёвом рванулся вперёд – исправить неправильность. Перечеркнуть её сверкающим росчерком узорчатой хорамской стали. И тоже – не успел.
Монотонное гудение сменилось свистом рассекаемого воздуха, и цепь бродяги, подобно молнии с небес, рухнула на горячую голову десятника, аккурат поперёк узора татуировки, смяв его с отвратительным хрустом. На белый камень мостовой плеснуло красным и багровым.
Притихшие было Барсы взревели от негодования в один голос и людской поток, ощетинившийся сверкающей сталью, хлынул к башне, к двоим стоящим у её основания – смять! Снести! Хлынул и разбился, как вода разбивается о вставший на её пути утёс. Только утёсом, остановившим безумный напор, был чужеземец в зелёном камзоле. Меч в его левой руке плёл сверкающий узор со смертоносной изящностью, а в правой порхал невесть откуда взявшийся кинжал в локоть длиной, собирая свою дань с тех, кто каким-то чудом сумел избежать смертельного поцелуя его старшего стального брата.
И ревел вокруг чужеземца-утёса бешеный пыльный смерч, сыпля проклятиями и богохульствами, опрокидывая тех, кому повезло уйти (повезло ли?) от острой стали, мощными ударами цепи. И вряд ли кто из знакомых или родственников признал бы сейчас в бушующем смерче скромного шорника Салиха с Цветущей улицы. А вот то выражение бесконечной скуки, которое успевали увидеть Барсы в глазах чужеземца за миг до того, как его клинок находил брешь в их защите и которое пугало их – бесстрашных! – больше чего-либо ещё этой жизни (впрочем, её после этого оставалось ой как немного!) … О, это выражение было известно многим. Только не было здесь тех многих, кто знал Маркоса Гарсиа, а, вернее, тех, кто знал его как Маркоса Безумца, и кто мог бы шепнуть гвардейцам эмира кое-что такое, что они бы трижды подумали, прежде чем кидаться в бой, несмотря на все приказы эмира, да хранит его Всевышний…
А потому бурлило у подножия башни людское месиво – белизна тюрбанов, стальной блеск оружия, зелень камзола, щедро разбавляемые красным (кармин! охра! багрянец!). И Салих-шорник, уже успевший потерять свою цепь, выхватил из разжавшихся пальцев мертвого Барса алебарду, из тех что знающие люди прозывают «языком демона», и продолжил свою сумасшедшую пляску, пластая плоть врагов лезвием и круша кости массивным навершием-противовесом с таким искусством, что в пору было бы дивиться – где какой-то шорник мог так научиться управляться с оружием?
Ведьма не видела этого. Её глаза были прикованы к небу, словно пытаясь найти в его беспощадной голубизне какой-то ответ, пальцы всё также перебирали чётки, с каждым движением роняя под ноги капли крови – рубиново-красные на фоне белого раскалённого камня крыши , а с пересохших губ всё также срывались слова призыва – уже почти шёпотом, ибо на крик сил не осталось.
И небо – ответило…
-
-
03.04.2014 в 16:32-
-
03.04.2014 в 16:37Хотяяяяаааа...